Фотографы и скрепы

Prisoners--Russia (Federation)--1880-1890 [between 1880 and 1886] Sukhomlin in convict dress (a police photograph) on recto_J.W. Black & Co., 333 Washington St, Boston  

... в Иркутске дамы забросали поэта (Михайлова) венками и букетами. Карточки, на которых он был снят в кандалах, хо­дили по рукам и покупались за огромные цены. Фотограф Петерсон нажился на них. с. 140

На другой день, 2 марта, Костомаров сказал Чулкову, что ему хуже, и потому, по просьбе своего провожатого, был отправлен на гауптвахту, как в свободное казенное поме­щение. Там у него были: проф. С. Назарянц с сыном, прапор­щик Ростовского полка Охотский, доктор того же полка Меншиков, прапорщик Днепровского полка Шостак, конечно, брат Алексей, фотограф Сулов и содержатель нотного магазина Юргенсон. Общество, как видим, довольно разнообразное... с. 294

Дело о фотографическом воспроизведении
революционных реликвий. 

с. 631 - 646

30 октября 1862 г. Спб. обер-полицмейстер ген.-лейт. Анненков сообщил выс. учрежденной следственной комис­сии, что до сведения его дошло, что в столице стали появляться
фотографические рисунки преступного содержания, такие же карточки, не дозволенные в продаже, и снимки с польских про­кламаций. Принятыми, по распоряжению его, мерами дознано, что распространявшее их фотографическое заведение принадле­жало студенту Медико-Хирургической академии Бонифацию Степуту и находится на Выборгской стороне, в д. Воронина; что де­лом этим занимаются сам Степуто, имея у себя работника, кре­стьянского мальчика 17 лет, Ивана Павлова, и проживавший на одной с ним квартире, студент той же академии Иван Бабашинский.

Так как фотографическое заведение Степута давно уже обра­щало на себя внимание полиции, которая еще в июле 1862 г. делала в ней секретный обыск, но в то время Степуто успел
скрыть следы своих работ, то в заведении этом 27 октября был вновь произведен строгий осмотр, по которому преступная дея­тельность Степута обнаружилась вполне; причем найдены сле­дующие предметы, заслуживающие особого внимания:

1) два фо­тографические негатива с рисунками, которых смысл и значение относится до Польши. В одном из них она представлена в виде женщины, лежащей на земле (а в отдалении против нее светотенное изображение генерала с надписью «К. А. Т.» — добавлено
позже сенатом), а в другом — в виде двух женщин с цепями на руках, стоящих на коленях пред крестом, надломанном в осно­вании (с гербами литовским и польским — добавлено сенатом);

2) фотографический негатив одного из польских воззваний, пере­веденный с печатного листа на стекло;

3) фотографический рису­нок, изображающий ссыльного Михайлова в тюрьме;

4) такой же рисунок, представляющий студентов в крепости;

5) такой же ри­сунок, изображающий группу молодых людей в польских национальных костюмах, весьма важный для следствия тем, что он изображает друзей и сообщников Степута, и

6) несколько визит­ных карточек (портреты Герцена и Огарева), в том числе и са­мого Степута.

«При допросах Степуто сознался во всем, с явным раскаянием. Он показал, между прочим:
а) что прокламация принесена к нему недели три тому назад, для отпечатания посредством фотографии, юнкером Михайловского артиллерийского училища Шукстом, что подтвердил и Иван Павлов;
б) что два рисунка с аллегориче­скими изображениями были доставлены ему, для такового же
отпечатания, офицером Михайловской артиллерийской академии Рошковским;
в) что группа молодых людей в польских костюмах снята им, Степутом, по-заказу всех находившихся в этой группе, между коими на первом плане помещены Шукст (в самой се­
редине) и Рошковский (крайний с правой стороны);
г) что группа студентов в крепости снята с фотографии, которую передал ему студент здешнего университета Тшастковский.

Rzewuski, Walery  [Portret Emanuela Moszyńskiego]  Data powstania dokumentu- [1863]

«По сделанному обыску в квартирах Шукста и Рошковского ничего особенно сомнительного не оказалось, кроме найденных у Шукста разных писем на польском языке, которые от него
и отобраны; при допросах же Шукст сознался только в знаком­стве с Степутом и Бабашинским, но в принесении к Степуту про­кламации для оттиска посредством фотографии, равно и в сня­
тии себя в группе молодых людей в польских национальных ко­стюмах не сознался; Рошковский же, как в знакомстве с Сте­путом, так и в снятии себя в означенной группе сознался, об'яс-
нив, что с'емка эта происходила действительно в фотографии Степута, в апреле или мае сего года, и что снимались с ним в группе товарищи его: бывший юнкер, ныне подпоручик сапер
Чехович, подпоручик артиллерии Рыдзевский, подпоручик Гедройц, подпоручик Луба, подпоручик Неслуховский, юнкер Шукст, штабс - капитан Русецкий, подпоручик Маевский и еще кто - то, но кто именно, в настоящее время не припомнит. Все они снимались в чемарках и конфедератках, и около него сидел юнкер Шукст и едва ли не Чехович." За картину эту было заплачено Степуту по 1 руб. сер. с человека. Что же касается до предъ­явленных ему двух рисунков с аллегорическими изображениями, то от доставки их Степуту отказался».

Спб. воен. ген. - губ. приказал передать дело в комиссию. Степуто и Бабашинский арестованы при полиции; фотографи­ческое же заведение закрыто.

Перевод польской прокламации, сделанный чин. БерЦардом:

«Поляки! Враги наши не могли нас одолеть ни убийствами, ни преследованиями; тысячи жертв легли под пулями солдат, на­селили сибирские пустыни и московские казематы; а народ непоколебимый под пулями, приносит жертвы, отвергает все лжи­вые уступки и говорит: «одного желаем, об одном взываем: же­лаем Польши свободной, целостной, независимой; хотим, чтобы московское и немецкое правительства не оскверняли священной земли нашей».

«Целая Европа глядит на это народное мученичество, на это неслыханное постоянство; сердца народов тронулись, и народы говорят: так Польша жила и жить должна, потому что народ,
выстрадавший то, что он выстрадал; народ, которого столько раз искушали и который не поддался, этот народ не погибнет; и народы волнуются, требуя Польши правительства, обязаны повиноваться гласу народов и обращаются к царю, чтобы Польшу успокоил, потому что иначе и они покоя иметь не будут.

«Итак, потребовалась для Европы новая комедия: навязался поляк, изменник и палач своего отечества, взявшийся разыграть комедию, а царь дает ему в пособие достойного сына Николая,
своего брата Константина. Они - то даруют милости, уступки, реформы, и таким образом, Александр в глазах Европы пребудет либеральным царем, реформатором и возобновителем. Высшие классы народа успокоятся титулами и должностями, а для на­рода — Сибирь и виселица. Только тихо, чтобы ни единый стон не донесся до ушей Европы, чтобы западная цивилизация не пере­ставала прославлять цивилизацию царя. Эту комедию разыгры­вают для четвертой доли народа, остальному же количеству не дозволено даже подавать голос, и Александр говорит Европе:
и т.д. <...>
«Враг бичует и еще насмехается; хвастается совершенными казнями; отклик с нашей стороны зовет преступлением; хочет, чтобы мы отказались от прав нашей народности, чтобы мы за­были все наше прошедшее, а еще обращается к нашим сердцам, к нашему благородству, к нашему прошедшему, которое желал бы одним взмахом истребить до основания. Поляки! ответьте так, как вам повелевают сердца ваши, ваше прошедшее и ваша обя­занность; они вам повелевают: выдержать до конца, неустрашимо стоять на народной позиции, вести с врагом непримиримую борьбу, беспрерывную, без (одно слово не разобрано) и без усту­пок, пока не изгоните из Польши последнего врага.
Центральный Народный Комитет».

8 ноября 1862 г. Бонифаций Филиппович Степуто показал в следственной комиссии, что ему 26 лет, в Спб. находится с 1857 г. В свободное время в 1862 г. занимался фотографией.
"Фотографическое заведение открыто в августе 1861 г. на имя тит. сов. Николая Покровского, с разрешения обер - полицмей­стера, с целью доставления себе средств к жизни. Заказы были
больше на визитные карточки; портреты реже, а копии еще реже. Работы производил вначале витебский мещ. Матвей Правило, а в последнее время крест, мальчик Иван Павлов.

Прокламация на польском языке была принесена в его отсут­ствие и уже была приготовлена к снятию, когда он пришел; Па­влов сказал, что она принесена юнкером Шукстом, который был
здесь же в квартире; Шукст подтвердил это и просил сделать один экземпляр; заказывая, он не назвал ее по содержанию, под­линник же взял с собою; узнал, что эта прокламация, только
тогда, когда был сделан оттиск, за три дня до арестования, о чем и хотел донести правительству.

С Шукстом был знаком по заказу визитных карточек; по­ этому решительно никаких не имел с ним разговоров о прокла­мации до и во время заказа, а после заказа уже и не видел его;
более четырех месяцев офицером Рошковским были принесены для заказа две картины, при Правило; он заказал снять по одному оттиску, цели снятия не сказал. Подлинники же Рошковский взял с собою.

Группа в польских костюмах была заказана от всех там на­ходящихся, и было сделано по одному экземпляру для каждого, именно 10, и все они получили. Был знаком с некоторыми только по заказу карточек. Карточки они заказывали почти все. Ко­стюмы, в которых они изображены на снимке, некоторые были принесены ими тогда же, при снятии их одели, а некоторые были уже одеты до прибытия в фотографию, но кто из них пришел одетым, не помнит; ушли так же, как и пришли; но пришедшие в костюмах имели на себе шинели или пальто.

Около года тому назад студент университета Тшастковский принес фотографическую картину, группу студентов, снятую в Кронштадте, с нее он просил снять два оттиска, которые он
и получил. С Тшастковским был знаком еще в Витебске до выезда в Спб. Снимки Герцена, Огарева и Михайлова не помнит, когда и кем были принесены; лежали же без всякой цели.

Крестьянский сын Иван Павлович Павлов, 17 лет, показал, что занимался постоянно работами в заведениях Козловского и Степута; к последнему поступил 26 июня помощником; работы
его заключались в снятии с приходивших лиц фотографических карточек и копий с них, и, кроме того, во все время своего нахо­ждения у Степута печатал картины с уже находившихся у Степута стекол, двух женщин с цепями на руках и подломанным кре­стом, две мужеских и одну женскую фигуру в группе деревьев, пре­ступника Михайлова в тюрьме, женщину с двумя детьми и предявленный ему писанный по - польски оттиск. Во всех этих рабо­тах принимал участие и Бабашинский, которое заключалось в том, что в отсутствие Степута он принимал заказу, получал деньги, если же не было ни Степута, ни Бабашинского, то все это исполнял сам Павлов. Бабашинский лакировал карточки и иногда печатал их.

Со времени поступления к Степуту видел, что Шукст прихо­дил в фотографию раза четыре или пять; первые разы по случаю заказа картинки, изображающей женщину с двумя детьми, из
коих одно на руках; один раз принес для снятия печатный листок на польском языке, которого негатив взят при обыске. В этот приход Шукст застал в фотографии его и Бабашинского, а Сте
путо пришел позже; кого же он заставал в фотографии в другие разы, Бабашинского или Степута, припомнить не может, но помнит, что во все приходы Шукста в фотографию лично сам его не видел. Рошковский приходил в фотографию чаще Шукста, но сколько именно раз был, определенно сказать не может.

В один из приходов он заказал копии с визитных карточек, а по­ том приходил несколько раз за этими карточками; видел ли Рошковский негативы с листка, утверждать не может.
«В начале октября, юнкер, которого я фамилии не знаю, принес печатный листок; Степута в это время дома не было, а находился Бабашинский; прочитав принесенную бумагу, они
оба, т. - е. юнкер и Бабашинский, пришли ко мне, причем Баба­шинский сказал, чтобы я снял с бумаги на стекло; когда я при­ступил к работе, в то время вошел Степуто, которому я передал
приказание Бабашинского. Так как этот лист был приклеен к столбу, то Степуто посмотрел на него и сказал мне «сымайте*.
*) Архив сената, архив III Отд. С. Е. И. В. канцелярии 1 эксп. 1862 г. дело № 230, ч. 160.

После этого, я снял на стекло, облил купоросом и показал Степуту, который, посмотрев на перевод, сказал «хорошо»; после чего я и поставил стекло в шкаф. В то время, когда я обливал
стекло, то заметил, что принесенный юнкером листок находился у него в руках, который он им читал. Кто снял со столба листок, взял ли его юнкер или кто другой и когда он унес из квартиры, я не знаю, потому что находился в другой комнате. После сего Бабашинский и Степуто сказали мне однажды, нужно отпечатать на бумаге этот листок, чтобы посмотреть хорошо ли выйдет, но, по неимению времени, я все откладывал и только недели чрез
две или три я, по настоянию Степута и Бабашинского, перевел этот оттиск на бумагу, причем по неосторожности разбил стекло; отпечатан мною был только один пред'явленный мне экземпляр.
Что было написано в принесенной юнкером бумаге, мне неиз­вестно, потому что я польского языка не знаю.

«Картины: три фигуры в группе деревьев и две женщины в цепях и Михайлова в тюрьме, мною были отпечатаны с нахо­дившихся уже у Степута стекол, в тот же день, когда переводил
бумагу, принесенную юнкером; осталные же картины (портреты Герцена, Огарева и Мицкевича в гробу) я не снимал и не видел у Степута.

<...>

Общее наше желание было сняться груп­пой; надеялись, что раз'едемся по войскам после окончания учи­лища; а в этих костюмах потому, что нам понравилось на вы­ставленных портретах везде и хотели видеть, идет ли этот костюм нам к лицу. Каждый из нас получил по одному экземпляру, а больше не знаю, сколько снято, ибо не видел и не любопытно было знать; но когда узнали, что нельзя сниматься в костюмах других, кроме военных, то каждый из нас порвал в куски. На портрете были: Гедройц, Неслуховский и Луба, которые находи­лись тогда в училище, как юнкера, мои товарищи, а остальные: Рошковский, Маевский, Русецкий, Чехович и Рыдзевский были мало знакомые мне, но как я знал товарищей их Гедройца, Неслуховского и Лубу, то присоединился к ним в одну группу про­щальную».

Заказ был сделан всеми вместе, и платье достали в лавке с го­товыми вещами напрокат; лавка теперь уже, кажется, сгорела, близ Гостиного двора.

Прапорщик 8 пешей артиллерийской бригады Генрих Людви­гович Рошковский, 20 лет, показал, что познакомился со Степутом по случаю заказа визитных карточек в феврале 1862 г.;
затем заходил к нему иногда после лекций в академии, но сиживал у него очень недолго, самое большое полчаса. Иногда, по просьбе Степута, поправлял тушью фотографические недостатки
портретов. Знакомство было самое официальное.

Никаких рисунков к Степуту не приносил и не знает с до­стоверностью, кто таковые давал для переснятия, с какою целью и на какое употребление.

«До Святой я встретил у Степута студента университета (ка­жется, Московского или Киевского) Тшастковского. Студент этот дал Степуту аллегорический рисунок и, как он об'яснял, —Наполеона первого (в тени дерев), обращенного лицом к гробо­вому камню. Знаю, что студент этот давал Степуту и другие рисунки, но я их не видал.

«Группа, в которой я снимался с моими товарищами, не имеетединственного автора — этот необдуманный и неуместный посту­пок сделан по общему нашему согласию. Особого заказчика не было, а каждый сам за себя платил рубль сер. Я взял только один экземпляр. Эта шалость не имеет никакого значения и сде­лана без всякой цели. Не могу назвать это платье польскими
костюмами: некоторые из нас были в венгерках, другие в чемарках (костюм стрельцов Московского государства), иные же были в «серменжках» (обыкновенное одеяние крестьян и несостоятель­ных однодворцев), я же был одет в штатском сюртуке. Правда, что в настоящее время в Польше и дворяне (молодежь и несостоятельные) ходят в подобном платье. Откуда мои товарищи достали себе платье, не знаю».

27 ноября, в дополнение к показанию своему 8 ноября, Степуто подробнее об'яснил свое отношение как к Рошковскому, так и к Шуксту. Во время своих посещений они оба и их това­
рищи никогда ни о чем политическом, а также и о своих планах и намерениях не говорили.

«В одно из таких посещений в мае или июне Рошковский принес картину, как он назвал вид, раскрашенную акварельными красками, представлявшую озеро; на первом плане этой картины
берег этого озера с деревьями, а вдали на горизонте противопо­ложный берег озера, кустарники и горы; картина вся была осве­щена солнечным лучем; надпись, находившаяся на этой картине,
была написана белыми красками и трудно было ее разобрать.

Смысла же этой картины я никакого не подозревал. Он попро­сил сделать один оттиск. Картина эта несколько времени у меня лежала на столе; когда он пришел через четыре дня за нею, то
она не была еще снята; он попросил, чтобы ее сняли дня через три, хотя на стекло, а на бумагу после, когда будет у меня по­меньше работы. Через три дня он пришел, при нем же ее
и сняли на стекло; тут же он попросил снять и другую картину печатную, изображающую святых. После этого он еще раз при­ходил сниматься, но об этих картинах только раз вспомнил
и сказал, что ему они к спеху не нужны, а у меня замедление работы происходило по недостатку копирных рам. За три дня до моего арестования, именно 25 октября, помощник мне показал отпечатанную прокламацию, и только тогда я узнал ее содержа­ние, и сейчас же появилась у меня мысль, что теперь мне делать, но не колеблясь, я решился'донести правительству; но наступав­ший в субботу экзамен заставил меня отложить мое намерение на
несколько дней, и в воскресенье я хотел сходить к знакомому мо­ему г. Покровскому посоветоваться с ним, куда нужно будет обра­титься и как. Все эти три дня я находился, как в жару, не знал, что делать, и на экзамене не помнил что отвечал, через что не получил даж(е отметки. Если бы я был в тайных сношениях с гг. Рошковским и Шукстом и сочувствовал бы их идеям и их планам, то, во -1 -х, я бы не по одному только оттиску сделал с находившихся у меня несколько месяцев негативов, и в продолжение трех недель не одну бы прокламацию отпечатовал; во - 2 - х, не доверил бы подобных вещей, которые делаются в тайне и со
всевозможными осторожностями, помощнику, которого знал только по имени, который ко мне явился без всякой рекоменда­ции, бог весть откуда, который у меня не жил, а приходил
только с 8 часов утра, и был до 5 часов вечера, и работал только всего два месяца. А все это произошло оттого, что я с ними (с гг. Рошковским и Шукстом) никакого не имел сношения; но
главное и то, что я никогда бы не мог сойтись с ними в идеяхи желаниях, потому что я белорусе, а не поляк, и по сердцу рус­ский. В жизни у меня было одно только — труд, и усиленный труд проложить себе дорогу в свете. И пятилетнюю свою жизнь в Петербурге со столькими бедствиями и лишениями, как для меня, так и для бедной моей матери, я никогда бы не пожертво­вал за какие - нибудь мечты; но вовлекли меня в эту ответ­ственность, опутали меня столькими нитями, поставили меня в бездну, совершенно без моей воли, без моего согласия — злые люди. Бог им судья!».

<...>

По всепод. докладу обстоятельств, обнаруженных комиссиею, последовало повеление: студентов Бабашинского и Степуто, применяясь к 592 ст. XV" т. кн. II, предать суждению прав, сената.

Бабашинский и Степуто, быв вытребованы в присутствие I отделения V д — та сената, дали подписки в том, что при производстве следствия пристрастных допросов им делаемо не
было и что прочитанные им в сенате показания, ими данные на допросах и очных ставках, они утверждают; но при этом Баба­шинский добавил, что донос на него представлен Павловым из
мести; вина же его состоит в одном только любопытстве, и цели никакой не было ни со стороны его, ни со стороны Шукста.
«Сообразив вышеизложенные обстоятельства настоящего дела с законами, прав, сенат находит, что подсудимые студенты Медико - Хирургической академии Бонифаций Степуто и Иван Баба­шинский оказываются, по мере участия их в преступных дея­ниях, за которые преданы суду — не одинаково виновными. Главнейшее обвинение их заключается в воспроизведении фото­
графически крайне возмутительного воззвания на польском языке к полякам, в котором, при- описании в самых дерзких вы­ражениях настоящего управления Царством, поляки призываются
к отделению Польши и к непримиримой беспрерывной борьбе без уступок, пока не изгонят из Польши последнего врага. По этому предмету обвинения более виновным оказывается Иван Бабашин­ский.

Ему принес экземпляр печатного воззвания юнкер Шукст, в отсутствие Степута; тогда же Бабашинский прочел воззвание и отдал оное работнику для снятия на бумагу и потом напоми­нал ему о сем. В другом виде представляется вина по сему обви­нению Бонифация Степута. Хотя он видел листок, принесенный Шукстом, в день снятия оного на стекло; но по показанию его, ничем не опровергнутому, содержания напечатанного на том листке он в то время не знал, а узнал содержание лишь за три дня до ареста, когда готов был снимок, и хотел донести, но не
успел. Таким образом, Бабашинский виновен в распоряжении о воспроизведении напечатанного без дозволения цензуры сочине­ния, принадлежащего к числу тех, о коих упоминается в статьях
Уложения о преступлениях государственных, а Степуто в недоне­сении 0|Сем. Кроме сего, в фотографическом заведении Степута найдены недозволенные правительством рисунки и карточки.
Обращаясь к определению подсудимым наказания, прав, сенат на­ходит, что согласно 164 ст. Ул., по неимению закона, коим опре­делялось бы наказание за совершенное ими преступное деяние, надлежит применить к вине их 1366 ст. Ул., коею определяются  наказания за преступления по важности и роду своему наиболее с их виною сходные, а именно о наказании содержателей типо­графий и литографий за напечатание без дозволения цензуры со­
чинений, изображений и т. п., принадлежащих к числу тех, о коих упоминается в статьях 197, 207, 279, 282, 285, 286 и друг. Ул. о нак. Имея в виду, что в этих случаях содержатели типографий и литографий, по упомянутой 1366 ст., подвергаются наказаниям, определенным за сочинение и распространение означенного рода сочинений, изображений и т. п., прав, сенат признает, что воззва­ние к полякам, которое переведено было на бумагу по распоря­жению Бабашинского, должно быть отнесено к разряду тех со­чинений, о коих упоминается в ст. 285 Ул., ибо по содержанию своему имеет целью возбудить к бунту и явному неповиновению
власти верховной. Засим, так как Бабашинский в распростра­нении означенного воззвания не виновен, то согласно 2 ч. озна­ченной 285 ст., он подлежит заключению в крепости на время
от 2 - х,до 4- х лет, с лишением некоторых особенных по ст. 54 Улож. прав и преимуществ, и во внимание к добровольному ега сознанию, в низшей мере сего наказания, а именно заключению
на два года. Переходя к назначению наказания Бонифацию Степуту, правительствующий сенат, при отсттствии обстоятельств, которые опровергали бы показание его, что он узнал о содержа­нии воззвания лишь за три дня до ареста и имел намерение до­нести, но не донес по встретившимся препятствиям, — признает, что ему следует, на основ. 138 ст. Ул., сделать строгое внушение о всяком признаке преступления государственного доносить не­медленно. По сим сображениям прав, сенат определяет:

1) студента Бабашинского, виновного в получении возмути­тельного воззвания к полякам и в распоряжении о воспроизве­дении оного фотографически, заключить в крепость на два года,
с лишением некоторых особенных, по ст. 54 Ул., прав и преиму­ществ, а по освобождении из крепости отдать под надзор мест­ной полиции на один год;
2) студенту Степуту за недонесение об известном ему воз­звании, сделать строгое внушение, чтобы он доносил о всяком признаке преступления государственного немедленно подлежа
щему начальству;
3) не исполняя сего определения, согласно 617 ст. XV т. кн. II, представить оное на высочайшее его императорского вели­чества благоусмотрение и ожидать утверждения».

Государственный совет согласился с определением сената; мне­ние его было высоч. утверждено. Виновность военных, как видно, была выделена; все они, кроме Шукста, подверглись дисципли­нарным взысканиям, а дело о Шуксте было закончено уже ге­нерал - аудиториатом. Последний полагал: лишив его портупей-юнкерского звания, дворянства и всех прав состояния, сослать
в каторжную работу на заводах на четыре года. 13 июля 1863 г. царь конфирмовал этот приговор, вкратце опубликованный в № 64 «Сенатских Ведомостей».

С 1 -ноября 1862 по 3 февраля 1863 г. Степуто и Бабашинский были заключены в Петропавловской крепости; затем были освобождены на поруки, а в июле были вновь заключены, уже во исполнение приговора, каждый на два года и 8 месяцев. В августе
их перевели в Шлиссельбургскую крепость вместе с Вороновым
и Емельяновым (по делу о прокламации «Граждане!»).
Потапов так мотивировал шефу жандармов этот перевод: «Перемещение Степута и Бабашинского в Шлиссельбург я бы полагал необходимым теперь более, чем когда - либо, по следую­щим соображениям:
«1) участник в их преступлении юнкер артиллерийской ака­демии Шукст, осужденный военным судом, приговорен к лише­нию всех прав/состояния и на 4 года в каторжную работу, а то­варищи его жуируют здесь при гуманно - филантропическом управлении Петропавловской крепости;
«2) присутствие в крепости плац - ад'ютанта Пинкорнелли
и, наконец,
«3) весьма желаю удалить этих господ от товарищей их студентов М. - X. академии и забыть об них на определенный приго­вором срок».

По окончании срока заключения Степуто был отправлен в Вологодскую, Бабашинский — в Архангельскую губ. Надзор с них был снят в 1873 г., разрешение на повсеместное житель­ство дано только в 1878 г. *).

Подобных фотографических заведений в большинстве прямо нелегальных существовало несколько. Только при их помощи весьма многие революционные реликвии 60-х годов дошли до нас, современников гораздо более поздней эпохи. Многие про­кламации тогдашнего времени распространялись в провинции чисто фотографическим путем. В общем, надо сказать, что
с точки зрения конспирации, они работали очень успешно.

Лемке М. Политические процессы в России 1860-х гг.
(по архивным документам. - Москва - Петроград., 1923. 

Итого, фотоателье Сепуты было открыто в августе 1861 г. на имя тит. сов. Николая Покровского.  В октябре 1862 Сепута был арестован, так что проработало оно чуть больше года.

Дом Воронина, в котором располагалось  фотографическое заведение студента Бонифация Степуты – это на углу Большой Морской улицы и Вознесенского проспекта. (Большая Морская улица, дом 39). Спустя пять лет, в 1867, в нем находилось фотоателье Георгия Берестова.

Заказы были больше на визитные карточки; портреты реже, а копии еще реже. Работы производил вначале витебский мещ. Матвей Правило, а в последнее время крест, мальчик Иван Павлов.

Про витебского мещанина Матвея Правило известно то, что "Фотографическая мастерская мещанина Правило в середине 1860-х годов работала в доме 5 на Съезжинской улице. В 1869 году новым владельцем фотоателье в этом доме стал Василий Кухарев."

Судьба крестьянского сына Ивана Павловича Павлова, 17 лет,  неизвестна. А вот упоминавшееся в его показаниях заведение Козловского:
Титулярный советник Игнатий Яковлевич Козловский, фотограф, в ноябре 1863 года получил разрешение на строительство «стеклянного фонаря» на деревянном флигеле во дворе Фроловой на 14-й линии Васильевского острова. Ранее мастерская Игнатия Яковлевича работала в Павловске на даче Трибаудино.

Любопытно, что во всеобъемлющем справочнике Фотографы Петербурга 1839 - 1920 фотоателье Сепуты не упоминается. Хотя, казалось бы, такая богатая фактура. А ведь он, справочник, казался абсолютным.